Елена Минкина-Тайчер - Женщина на заданную тему [Повесть из сборника "Женщина на заданную тему"]

— Но все–таки он у тебя немного малохольный, — говорила она, думая, что я не слышу в своей комнате, — эти странные увлечения, какие–то лекции по истории, он ведь математик? И знаешь, так жаль, что Ирочка на него похожа. Волосы слишком темные, попка тяжеловата — абсолютно еврейская внешность! Ты у меня была гораздо интереснее. И куда он все рвется? У вас хорошая квартира, сами уже не молоды. Я не понимаю, зачем нужно ехать в эту кошмарную жару и войну? В любом случае, дайте мне сначала умереть, а потом делайте, что хотите!

Папа спорил, уверял, что в Израиле прекрасный климат для гипертоников, потому что от жары расширяются сосуды. Он бредил раскопками, зарылся во времена царя Ирода и все переживал, как глупо повели себя тогда евреи, развязав междуусобицу.

Карта Израиля висела над моей кроватью, каждый вечер, если родители не уходили в гости, мы с папой отправлялись в путешествие по этой крошечной и необъятной стране. Обычно мы начинали от галерей Цфата и чудного городка Рош Пина, где жил папин старый друг–художник. Папа прожил у него целую неделю, там каменными ступенями спускался с горы парк Ротшильда, капельки воды поили цветы на площади и везде продавали картины и разноцветные бусы. Мы покупали целую охапку бус, — зеленый малахит, оранжево–красный сердолик, фиолетовый, похожий на виноград, аметист. Все они прекрасно смотрелись на моей загорелой коже, обвивали руки и шею, оттеняли легкое длинное черное платье. Не зря на Востоке любят черный цвет!

Мы медленно двигались к Иерусалиму, его вечной, загадочной Стене, молчаливым старикам в черном, закрытым каменным дворам, а оттуда — к Беер — Шеве, первому колодцу Авраама, и дальше, дальше — к Мертвому и Красному морям, в пустыню, на самый край Земли. Но по дороге еще можно было заглянуть в маленькие красивые деревни и монастыри, посмотреть римский водопровод, искупаться в Галилейском море. От одних названий кружилась голова: Тверия, Кейсария, Ципори… Все они так или иначе упоминались в Библии. Я читала все подряд — Иудейскую войну, Амоса Оза, Агнона, я вместе с папой болела этой белой жарой и бездонной историей. По ночам я брела вдоль ручья, именуемого рекой Иордан, студила усталые ноги в холодной прозрачной воде, сарафан и сандалии не стесняли движений и подчеркивали красоту талии и бедер, браслеты скользили по мокрой руке. И всем соседям безумно нравились мои прекрасные еврейские волосы.

Кстати, моя бабушка до сих пор страдает тяжелой гипертонией.

— Послушай, Ирина Григорьевна! — Глеб всегда называет меня по имени–отчеству, может быть, надеется, что так я быстрее повзрослею и поумнею. — Послушай, я все понимаю, родительские чувства мозгом не контролируются, но все–таки зачем ты купила зайца? Ну, конструктор, машинка — еще куда ни шло. Здоровый мужик, скоро за девочками будет бегать!

— Заяц не для Гриши, а для меня.

— Понятно, — говорит Глеб и уходит на кухню. — А есть дают в этом доме, или мы теперь в куклы будем играть?

Он достает котлету из холодильника, аккуратно отламывает по кусочку, каждый кусочек покрывает майонезом. Он здорово загорел в своем Барнауле, как будто на международный курорт съездил. И еще помолодел. Если бы не седые виски, — совсем мальчишка, хотя на семь лет старше меня. Нас даже часто принимают за ровесников.

— Глеб, ты знаешь, я ухожу.

— Куда? Опять какие–то фантазии?

— Не куда, а от кого. Я ухожу от тебя.

Он доедает котлету и ставит тарелку в раковину. Потом тщательно моет тарелку и вилку. Потом вытирает крошки со стола. Трудно говорить с молчащим человеком.

— Подумай сам, зачем я тебе? Только раздражаю. Фигура тебе не нравится, одежда смешная, подружки не в твоем вкусе. И вряд ли я стану внимательнее, ты же видишь, ничего не получается. Ты — красивый положительный человек, работа, квартира. Только позови, — через час очередь из женщин будет стоять до самого Павловска!

Уже все убрано, а он продолжает стоять с тряпкой в руке, как будто забыл, куда ее кладут.

— Ты ведь даже не думаешь обо мне никогда. Ни одного подарка за шесть лет. Нет, я не говорю про розы на Восьмое марта, просто так подарка — без причины. Даже на Новый год я сама всем покупаю — и Гришке, и тебе, и маме, — а потом ночью раскладываю в красивые мешочки и подписываю от Деда Мороза. И себе отдельно подписываю, ты же знаешь.

— В этот раз купил, можешь смеяться, — он устало достает из дипломата маленький пакет и бросает на стол. — Подарок, как видишь. Но, кажется, не тот, что ты хотела.

В пакете роскошная бархатная коробочка. Темно–синего цвета. Кольцо из белого золота здорово смотрится на синем бархате, именно такое, как мне нравится, матовое, без всяких камней. Зачем на обручальном кольце камни?

— Пойду спать, — говорит Глеб, — у меня с утра совещание. И тебе советую, потом будешь ныть, что ничего не успеваешь.

Он сам не понимал, что происходит, — какое–то беспрерывное ощущение радости и подъема, пожалуй, только в школе так радовался, когда понял, что вошел в десятку лучших выпускников. Но тогда была молодость, стремление взять реванш за прошлые обиды, гигантские планы на будущее. Собственно, все сбылось, все доказал и себе, и другим, — немногие из его однокашников, коренных сабр из местной аристократии, могут похвастаться лучшим статусом. Денег, конечно, бывает и побольше, сильно не хватало начального капитала. Родители Орны вовремя купили землю, смешно подумать, сколько она тогда стоила, а теперь — целое состояние. Но они больше заняты младшей дочерью — осталась вдовой с четырьмя детьми. И сын у них — порядочный обалдуй, 30 лет, а все болтается то в Индии, то в Австралии, все решает, чем заняться в жизни. Он в этом возрасте уже докторскую защитил, собственный проект начинал.

Кстати, его Рахели тоже тридцать. Вот откуда такая радость! Как только закрывал глаза, всей кожей ощущал ее руки, грудь, восхитительный живот, маленькие упругие ступни. Ее губы легко скользили по лицу, теплые пальцы гладили по щеке, ласково теребили бороду. Хотелось все слушать и слушать ее тихую болтовню, которая была вовсе не такой беззаботной и смешной. И самому рассказывать все подряд, и хвастаться, и жаловаться, как в детстве.

C ней не нужно было защищаться, вот в чем дело! Всю жизнь приходилось держаться, соответствовать требуемому образу — свой парень для одноклассников, независимый оригинал для Орны, блестящий ученый–эрудит для коллег. Даже для матери, в пику ее грустным насмешкам, вечно что–то изображал: неотесанность, повышенную религиозность, незнание русского языка.

Розенфельд И. Г., вот смешная находка в середине жизни! Снова вспомнил лукавые глаза, полные восхищения и одобрения, виноватую улыбку, пирог в чемодане…

Нужно ей срочно написать! Послать какой–нибудь забавный стишок или картинку. Конечно, на работе это не слишком принято, но можно добавить сугубо серьезную и нелепую информацию на английском. Или лучше на французском, точно никто не врубится!

Кстати, надвигается зима, период конгрессов, можно будет встретиться в какой–нибудь Барселоне. Тут же вспомнил Коста — Брава, горячую кровать, горячую бесстыдно раскинувшуюся блондинку–испанку, — какая ерунда! Нет, лучше что–нибудь посевернее, Амстердам, например. Он возьмет ее за руку и поведет гулять вдоль каналов, будет моросить мягкий дождик, нужно не забыть большой зонт. Он покажет ей рынок цветов, блестящие огромные ведра тюльпанов и роз. Можно будет заказать ночную поездку на кораблике, там есть такой рейс при свечах. Конечно, чисто туристкая игрушка, но ей должно понравиться, — сыр и вино на столиках, туман, дрожащие огни, иллюзия свободы и одиночества.

Вдруг стало грустно. Какая уж там свобода! Выборы на кафедре, огромная ссуда за дом, беспокойные ночи с детскими поносами и температурой. И долги, долги, — коробка передач барахлит, холодильник пора менять, садовник заломил безумную цену за оформление дворика из камней.

Орна тоже давно устала и раздражена. Грешно говорить, но она заметно постарела в последнее время. Привыкла заниматься только собой, и вдруг сразу двое капризных, болезненных малышей. Родители стары и почти не помогают, он в постоянных разъездах. К тому же среди ее подруг принято бороться за худобу — вечно обсуждают какие–то глупые диеты и витамины, носят девичьи майки. И не замечают, как дурацки выглядят, как выдает постаревшая кожа на худых руках, плоские груди, торчащие ключицы. Будто старушки в детских платьях. Предательство так думать, конечно, у самого вон живот повис, брюки купил на размер больше.

Как она сидела, закутав ноги рубашкой, и вдруг прижалась щекой к его животу. Горячая нежная щека на его коже, мягкие растрепанные волосы, дыхание перехватило, девочка моя… Черт! Забыл сохранить текст, две страницы вылетели. Как раз не хватало оставаться вечером и писать заново!